Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

ТЕРРИТОРИИ / Комитет территориальной вольности /

Н. Михайлашев

БУРЯ ГНЕВА

Записки чекиста

Издательство "Беларусь" Минск 1971

В начале июля 1941 года небольшой истребительный отряд, состоявший из чекистов, посылается в тыл врага с задачей - поднимать население оккупированных районов на вооруженную борьбу против немецко-фашистских захватчиков. В составе этого отряда находился и автор.

Боевая обстановка быстро менялась. После одно из столкновений с немецкими захватчиками автор с товарищем остаются вдвоем. Но не растерялись чекисты. Они нашли местных партизан и вместе с ними участвовали в многочисленных боях в северной части Гомельской области, вели разведку, совершали диверсии в гарнизонах и на коммуникациях противника.

В начале 1944 года, оказавшись в советском тылу, Н. А. Михайлашев подает рапорт с просьбой вторично послать его на оккупированную немцами территорию. Возглавляемая им спецгруппа "Буря" действует в районе Вилейки.

Автор тепло пишет о местных партизанах, подпольщиках, о друзьях-чекистах, не раз рисковавших собой при выполнении боевых заданий.

[править] Первые испытания

Скорый поезд вот-вот должен был отойти от перрона Белорусского вокзала, как вдруг в наш вагон вбежал запыхавшийся проводник и срывающимся от волнения голосом объявил:

- Война... Всем гражданским приказано немедленно освободить места. Поедут только военные и их семьи.

Это известие, словно удар грома, поразило всех пассажиров. На миг стало тихо-тихо, а вслед за тем посыпался град недоуменных, встревоженных вопросов, послышался горестный плач. Радио в поезде не работало, поэтому никто еще не знал ничего определенного, но и без официального сообщения людям вдруг стало ясно, что произошло самое страшное: немецко-фашистские войска вероломно напали на нашу страну.

Ждали ли мы этого? Пожалуй, да. Но едва ли кто-нибудь предполагал, что подлый бандитский удар будет нанесен именно в это воскресное утро...

И тем не менее я не заметил ни паники, ни растерянности. Женщины, дети, мужчины в гражданской одежде один за другим покидали купе, а вместо них вагон заполняли военнослужащие, в основном отпускники, спешившие поскорее возвратиться в свои части.

Поезд, наконец, тронулся, и вскоре Москва осталась позади. Общее горе, общая боль и тревога быстро сближают людей. Вскоре мы не только в лицо, а поименно знали друг друга. Жажда сурового возмездия фашистским захватчикам звучала в отдельных фразах, в жарких спорах, возникавших то в одном, то в другом переполненном пассажирами купе. А это еще больше усиливало общее нетерпение: "Ну и плетется же поезд, как черепаха!".

На самом деле поезд мчался с предельной скоростью, минуя полустанки и небольшие станции, и только на узловых останавливался на считанные минуты, чтобы принять в вагоны новых пассажиров в армейских гимнастерках и пилотках. Ночью ехали с затемненными окнами, и, хотя вагонная духота за долгий путь успела истомить всех, почти никто не сомкнул глаз.

Утром прибыли в Минск. Я не узнал вокзала, с которого совсем недавно отправлялся в отпуск. На пассажирских платформах - море людей в защитной армейской форме. Громко звучат команды, и люди строятся, быстро шагают к эшелонам грузовых вагонов, ожидающих на станционных путях. Перепачканные, в мазуте и копоти, железнодорожники без лишней суеты, но быстро формируют новые составы. Чувствуется, что люди не дрогнули, не пали духом.

Мне удалось пристроиться в одном из воинских эшелонов, минут через двадцать отправлявшемся на запад. До станции Городея доехали быстро, без остановок и помех. А там на поезд, на станцию, на пристанционные улочки с безоблачного неба внезапно ринулось девять фашистских бомбардировщиков. Освободившихся от смертоносного груза, гитлеровские стервятники один за другим снизились до бреющего полета и открыли огонь из пулеметов. Лишь израсходовав все боеприпасы, бандиты снова взмыли в голубую высь и ушли на запад.

Страшную картину являла в эти минуты еще недавно тихая, маленькая станция Городея. Все пути разворочены, станционные строения в огне. Наш эшелон тоже превратился в черные груды закопченных обломков. Но на путях уже мелькали лопаты в руках железнодорожников, засыпавших воронки. Люди в белых халатах и их добровольные помощники уносили на носилках тех, кто пострадал от осколков и пуль фашистских убийц.

Мне нечего было делать здесь, и я дальше вместе с группой военнослужащих пошел пешком. К полудню кое-как по изнуряющей жаре добрался до Несвижа. Оттуда позвонил по телефону в Ганцевическое районное отделение НКГБ, где совсем недавно, до отпуска, я служил старшим оперативным уполномоченным. Но едва успел доложить дежурному о своем возвращении, как неподалеку послышался грохот взрывов, и телефонная связь оборвалась. "Что же теперь делать? - ломал я голову. - Как пробраться в Ганцевичи?".

Но мысль об этом пришлось тут же отбросить.

- Идемте с нами, - посоветовал один из командиров части, отходившей через реку Несвиж на восток. - Немцы следуют за нами буквально по пятам, и вы попадете к ним в руки.

Труден и горек был путь отступления. В деревнях, поселках, районных городках жители с тоской и болью в глазах смотрели нам вслед - своим уходящим защитникам. Часто налетали самолеты, обстреливали фашистские диверсанты, заброшенные в наши тылы. Только к концу июня, когда Минск уже был захвачен гитлеровцами, мне удалось добраться до Могилева, куда несколько раньше эвакуировался наш наркомат.

Город над Днепром готовился к обороне. С утра до вечера, а в основном по ночам люди строили оборонительные сооружения. По улицам устало шагали колонны красноармейцев, с ног до головы покрытых пылью. Стремительно проносились грузовики то с вооруженными бойцами, то с пушкой на прицепе, то с санитарными крестами на борту. Фронт был уже близко, и Могилев жил тревожной, напряженной жизнью.

Стремясь подорвать боевой дух наших войск, гитлеровцы, не скупясь, забрасывали в наши тылы своих заблаговременно подготовленных и обученных лазутчиков. Они пробирались даже в город и по ночам сигнализировали электрическими фонариками своим самолетам, наводя их на военные и промышленные объекты. Десантники-парашютисты выходили на коммуникации севернее, восточнее и южнее Могилева. Они действовали и в красноармейской, и в милицейской, и даже в чекистской форме.

Надо было парализовать фашистскую агентуру, и наш наркомат спешно формировал специальные истребительные отряды, направляя в них всех работников органов государственной безопасности, милиции и пограничников, продолжавших стекаться в Могилев из прифронтовых и уже захваченных противником районов. В один из таких отрядов, которым командовал бывший пограничник, начальник контрразведывательного управления НКГБ Барановичской области капитан Кирилл Андреевич Рубинов, зачислили и меня.

Двадцать девятого июня наш отряд на автомашинах покинул готовившийся к обороне город и направился для борьбы с гитлеровскими диверсантами в Кличевский и Осиповичский районы Могилевской области. Только прибыв в Кличев, все мы в полной мере поняли, какая опасность нависла над нашей Родиной. В этот день, третьего июля, по радио выступил И. В. Сталин. От имени партии и правительства он призвал весь советский народ на священную войну против немецко-фашистских захватчиков.

А враг был жесток и коварен. В этом мы убедились на следующий же день, когда истребительному отряду пришлось вести первый бой с немецкими парашютистами в окрестностях одной из деревень. Кличевского района, где они под видом вырвавшихся из вражеского окружения красноармейцев уничтожили прямо на дороге многих беженцев - женщин и детей. Яростной и беспощадной была наша расплата с этими потерявшими человеческий облик людоедами: не одному не удалось уйти от справедливой кары. К нам поступали с оккупированной территории страшные вести о том, как варварски расправляются гитлеровские палачи с попавшими к ним в плен красноармейцами и с ни в чем не повинными мирными жителями.

Пока мы преследовали и уничтожали отдельные группы и целые банды немецких диверсантов, в Кличев прибыло распоряжение наркомата: отряду капитана Рубинова безотлагательно переправиться в тыл противника для организации там партизанской борьбы. Поначалу это распоряжение поставило в тупик многих: ведь никто из нас не знал, как и из кого следует создавать партизанские отряды, где эти отряды должны базироваться, где взять для них оружие и боеприпасы. Но приказ есть приказ, и, посоветовавшись с нами, капитан Рубинов решил отпустить назад в Могилев всех желающих, а с добровольцами в тот же день перейти линию фронта.

Во вражеском тылу решили остаться двадцать три чекиста. Все были членами партии.

Сдав партийные билеты на хранение секретарю Кличевского районного комитета партии, мы оставили при себе только ярко-красные чекистские удостоверения и, дождавшись вечера, под покровом темноты перебрались в лес, из-за которого уже явственно доносился приближающийся гул артиллерриской канонады.

Теплая летняя ночь прошла без сна, в невеселых раздумьях о том, что будет с нами дальше. А едва начал брезжить сероватый рассвет, стало слышно, как на пересекающем лесной массив шоссе, ведущем в Быхов, урчат моторами и лязгают гусеницами немецкие танки.

- Первая часть боевого задания выполнена, - негромко сказал к4апитан Рубинов, как бы подводя для себя и всех нас некий немаловажный итог. - Вот мы, товарищи, и во вражеском тылу. Походной рации у нас нет, значит, рассчитывать в дальнейшем придется не на указания из наркомата, а исключительно на самих себя.

Капитан немного подумал, а затем неожиданно предложил:

- Надо узнать что на шоссе делается. Ну-ка, кто хочет подобраться к немцам поближе? Надо же посмотреть, чем гады заняты в такую рань!

Первыми вызвались пойти я, Федор Лопачев и Михаил Виноходов. Двинулись лесом. С каждым шагом шум моторов доносился все громче и громче. Казалось, еще несколько шагов - и мы лицом к лицу столкнемся с гитлеровцами.

- Давайте быстрее, - шепнул Федор, - а то колонна пройдет!

Последние метры под прикрытием густых кустов мы проползли. И вот наконец как на ладони лента шоссе. Приподняв голову, я сразу увидел семь немецких мотоциклистов, мчавшихся в сторону Кличева. Руки сами собой приподняли тяжелый пулемет. "Две-три короткие очереди, - думалось мне, - и ни один фашист не уйдет!" Но Михаил придержал за локоть:

- Не стреляй, это их разведка. Подождем добычу крупнее.

Виноходов не ошибся. Через несколько минут из-за поворота шоссе показалась открытая автомашина, в кузове которой сидели в серых мундирах немцы. За первой машиной показалась вторая.

Один вид гитлеровских вояк вызвал такое желание перестрелять их, что я совсем забыл и об опасности, и о том, что пришел сюда только на разведку. Я нажал пальцем на спусковой крючок так, что получилась одна длинная очередь. Первая машина сразу кувыркнулась в кювет, а со второй немцев словно ветром сдуло. Но в следующую минуту на нас обрушился шквал автоматного огня. Фашисты били разрывными пулями, и трудно было понять, где и с какой стороны они стреляют. Я оглянулся: ни Федора, ни Михаила рядом уже не было, они быстро-быстро уползали в лес, под прикрытие толстых деревьев. Я тоже пополз следом за товарищами.

"А пулемет? - вдруг обожгла острая мысль. - За это отвечать придется". Вернулся. Но теперь уже не ползком добирался к шоссе, а пригнувшись к земле, от куста к кусту короткими перебежками. Схватил пулемет - и изо всех сил в лес.

Долго еще трещали автоматные очереди на шоссе. Вскоре оттуда ударила артиллерия. Снаряды со свистом летели через наши головы и рвались где-то впереди. А мы торопливо шагали дальше и дальше, думая лишь о том, как бы поскорее соединиться со своим отрядом. Однако отряда на прежнем месте не оказалось. Лишь валялось иссеченное осколками сучье да чернели на земле воронки от разорвавшихся снарядов.

Не было смысла и нам оставаться на этом месте: гитлеровцы могли начать проческу леса. И, разделив поровну снаряжение, мы друг за другом зашагали в зеленую глубь лесного массива.

Шел я и думал: "Плохо, что никто не догадался позаботиться об элементарных мерах предосторожности, если произойдет неожиданная встреча с гитлеровцами. Уходя в разведку, мы не назначили основного и на всякий случай второго места встречи с отрядом. Вот что значит неопытность! Отряд случайно обстреляли, он снялся и ушел. А куда? Где теперь его искать?".

- Да, положеньице - хуже не придумаешь, - не весело заговорил Лопачев, прерывая затянувшееся молчание. - Что ж, придется искать какой-то выход.

На нас была чекистская форма, фуражки с ярко малиновыми околышами и васильковым верхом, а на рукавах гимнастерок - эмблемы, изображающие золотистый щит. В тылу она ни к чему. Такую форму надо было сменить.

И в тот же вечер, незаметно пробравшись в окраинную избу небольшой деревеньки неподалеку от опушки леса, мы обменяли у хозяина свои коверкотовые гимнастерки на изрядно поношенные деревенские косоворотки, получив в придачу длиннополую шинель казачьего образца и старые шапки. Правда, ни запасных брюк, ни подходящей обуви в избе не нашлось. Но ничего не поделаешь: авось удастся раздобыть позднее. А до тех пор сойдут и наши собственные хромовые сапоги, и форменные галифе. Свои фуражки пришлось оставить.

Эти предосторожности оказались не напрасными.

Двигались мы по незнакомой местности, без топографической карты. Шли, стороной огибая попадавшиеся по пути деревни, а отдыхать забирались или поглубже в лес, или в стог сена подальше от дороги. Чтобы не нарваться на гитлеровцев, старались выбирать глухие, безлюдные поселки. Все было бы ничего, если б не голод. Приходилось по ночам осторожно пробираться в деревни.

Решили однажды зайти в небольшую деревушку, находившуюся километрах в двадцати от Могилева. Спрятали в лесу пулемет, коробку с запасными дисками, винтовку с патронами и незадолго до захода солнца вышли на проселочную дорогу и бодро зашагали к деревне. Вдруг из-за пригорка выскочил мотоцикл с тремя вооруженными немцами. Резко остановив мотоцикл, один из фашистов выпрыгнул из коляски:

- Стой! Кто ви есть такой?

Все это произошло настолько быстро, что ни один из нас не успел выхватить припрятанный под косовороткой пистолет. А немец подошел уже к нам вплотную.

- Куда идьете ребята? - ухмыляясь, спросил он.

Я ответил первое, что пришло в голову:

- В деревню идем, домой.

- Карашо, карашо... Где твой документ?

Полистав протянутый паспорт, гитлеровец потрепал меня за волосы:

- О, лейтенант! Я понимайт: ты есть совиетише лейтенант.

- Нет! - возразил я. - Меня даже мобилизовать не успели. Работал учителем в западных районах Белоруссии, началась война, вот и пришлось возвращаться домой...

Но немец, не слушая, уже повернулся к Лопачеву и слегка пнул носком в голенище его хромового сапога:

- Ты тоже есть совиетише лёйтенант! Гут, гут. Я все понимайт!

Лихорадочно работала мысль. Что делать? Начнут обыскивать, сразу найдут пистолеты, и чекистские удостоверения. Я бросил взгляд на второго гитлеровца, с автоматом наизготовку стоявшего возле мотоцикла, на солдата - шофера, вооруженного винтовкой. Одно неосторожное движение и... Э, умирать, так с музыкой!

На правом плече за спиной у меня висела сумка от противогаза с просунутой под ее лямки казачьей шинелью. А под шинелью, на поясном ремне кобура с пистолетом. Сумею ли незаметно дотянуться до неё? Делая вид, будто слушаю, как Федор плетет небылицы о своей непричастности к Красной Армии, я осторожно, медленно, сантиметр за сантиметром начал отводить правую руку за спину. Быть может, фашисты и заметили бы это, если бы их внимание не отвлек раздутый портфель в руках Виноходова.

- Что тут есть? - ткнул пистолетом в портфель допрашивавший нас немец. И, не дожидаясь ответа, откинул потрепанную, без замков, крышку: - О, зеер гут! Официрен белье.

На самом деле, на нательной рубашке и кальсонах отчетливо проступали квадратные серые штампы "Московская центральная школа НКГБ"!

- Ге-пе-у?! - воскрикнул гитлировец.

Но пистолет уже был в моей руке. Я в упор всадил пулю в первого немца, затем тремя выстрелами свалил второго. Шофер бросился к болоту. Несколько выстрелов вдогонку лишь прибавили ему прыти, и минуту спустя он скрылся в кустах.

- Федя, заводи мотоцикл! - крикнул я Лопачеву. Но Федя, хотя и умел водить наши машины, к этому, иностранному, не знал, как подступиться.

А из-за пригорка, со стороны деревни, раз и другой послышались выстрелы. К мотоциклистам вот-вот могла подоспеть помощь.

- Ходу ребята, - предложил Лопачев. - Как бы нас не застукали.

Вместе с Михаилом они подобрали автомат и несколько гранат, я выстрелом из пистолета пробил бензобак, сорвал с багажника какую-то лакированную шкатулку, и все втроем - бегом через ржаное поле к сосновому лесу, находившемуся метрах в трехстах.

Только там мы перевели дух: вырвались, уцелели. Ну что ж, урок на будущее: не развешивай уши, будь всегда готов к бою.

Осмотрев трофеи. И автомат, и гранаты - не лишнее дополнение к нашему собственному оружию. Только жаль, что с автоматом достался единственный, правда полный патронов, магазин. А в шкатулке оказалась новехонькая немецкая топографическая карта-пятикилометровка с подробными отметками расположения вражеских войск на участке фронта от Могилева до Гомеля. Очень важные сведения, но какой от них теперь прок? Все равно эту карту сейчас в Центр не переправить. И пришлось нам в дальнейшем пользоваться ею лишь для ориентировки на местности. А недели через две - опять встречи. только вышли мы из лесу километрах в полутора-двух от деревни Малиновки на Гомельщине, как вдруг - автоматные очереди. Помогли отбиться от фашистов их же собственные, захваченные накануне, гранаты да стремительный бросок до ближайшего небольшого леса. Все же гитлеровская пуля, к счастью, не задев кость, успела обжечь мне шею чуть повыше левой ключицы, а в казачьей шинели, развевавшейся у меня за спиной, товарищи насчитали позднее шестьдесят автоматных пробоин.

Лопачев наскоро обработал рану, залил йодом, залепил лейкопластырем. Надо уходить, пока немцы не догадались прочесать лес. Но за ближайшими кустами неожиданно послышался какой-то подозрительный шорох... Федор тихонько подался в ту сторону. Вернулся в таким выражением лица, словно только что нос к носу столкнулся со смертью.

- Прямо в ихний лагерь угодили, - прошептал он. - В двадцати метрах отсюда немцы устроили уборную.

Из огня да в полымя. Не пойдешь же средь бела дня через битком набитый солдатами лес. Так и просидели мы остаток дня в густом молодом осиннике. Больше всего опасались громко кашлянуть или чихнуть. А как только на землю опустились вечерние сумерки, мы тихо подались прочь от "опасных" соседей.

- Если не раздобудем еды сегодня, завтра ноги протянем, - с горечью высказал нашу общую мысль Федор.

И едва за лесной опушкой открылся одинокий придорожный домик, Михаил решительно зашагал к нему. Федор пошел тоже, поручив мне в случае чего прикрыть их отход огнем из ручного пулемета. Я прилег за ближайшей от домика сосной, установил пулемет, положил рядом две гранаты и стал наблюдать. Товарищи медленно подошли к домику, поднялись на крыльцо, постучались и тут же исчезли за дверью.

Вдруг из-за поворота проселочной дороги показалась колонна грузовиков. Немцы высыпали из кузова первой машины, вошли во двор, потом в дом. Но ни выстрелов, ни криков. Что там происходит?

Мне не оставалось ничего иного, как терпеливо ждать развязки: если схватят ребят - ударю из пулемета, авось им удастся вырваться... Через полчаса фашистская автоколонна двинулась дальше, а еще минут через десять на пороге домика появились Лопачев и Виноходов. В руках у Федора я издали разглядел круглую буханку ржаного хлеба, у Михаила - глиняный горлач, очевидно, с молоком. Каким чудом хлопцам удалось уцелеть?

Оказалось не чудо, а хозяева домика спасли ребят. Они гостеприимно встретили неожиданных гостей из леса, ни о чем не расспрашивая, усадили за стол и только успели подать угощение, как появились во дворе гитлеровцы. Быстро подняв половицу, старик пропустил парней в подполье, и без стука закрыл её. Когда немцы ввалились в дом, старик со старухой уже сидели за столом и ели хлеб с молоком.

Взяв десяток яиц и кувшин молока, немцы покинули домик.

Этот случай придал нам новые силы. Нет, напрасно рассчитывают захватчики на покорность советских людей! Наши люди в любых, самых тяжких испытаниях до конца остались верными патриотами своей Родины.

В этом мы убеждались позднее много раз.

Как-то ночью, пытаясь перейти шоссейную магистраль Гомель - Могилев, по которой в обе стороны то и дело проносились вражеские автомашины, мы наткнулись на немцев и, ослепленные вспышкой ракеты, услышали ненавистное "хальт!". Я открыл огонь из пулемета, Федя метнул гранату, затем, провожаемые автоматными очередями, мы бросились прочь от шоссе.

Под ногами захлюпала вода. В непроглядной темноте я в друг по самую грудь провалился в болотную яму. Пробираясь как можно дальше в глубь осоки и камышей, услышал негромкий, прерывистый частым дыханием оклик Лопачева:

- Коля, ты? А где Михаил?

Но Виноходова с нами не оказалось. Неизвестно, погиб ли он или, может, в суматохе отбежал в другую сторону... Так ли, нет, а с тех пор о Михаиле я ничего не слыхал.

Мы же с Федором четверо суток отсиживались посередине топкого болота. Вокруг слышны были голоса немцев. Время от времени они подходили к болоту и кричали:

- Эгей, рус! Хотчеш кушайт? Коммен цу хир!

У нас была армейская фляга с несколькими глотками полужидкого меда на дне, который дал нашим ребятам старик - хозяин одинокого придорожного домика. Этим медом мы с Федором и поддерживали свои силы, слизывая его с алюминиевой пробки фляги.

Трудно сказать, чем бы все закончилось, если б на четвертую ночь наша авиация не нанесла бомбовый удар по ближайшим прифронтовым тылам противника. Под грохот разрывов мы рискнули выбраться из болота, надеясь, что немцы теперь не будут так бдительны. Кое-как, помогая друг другу, добрались до твердого берега. Еле-еле, едва ковыляя на непослушных, распухших от стылой воды ногах, доплелись до спасительного леса. А там силы окончательно покинули меня. Мучительно ныли все суставы, трясла простудная лихорадка, ноги стали совсем как чужие. Немногим лучше чувствовал себя и Лопачев. Но все же он нашел в себе силы устроить из еловых лапок подобие большого гнезда, уложил меня в него, навалил сверху где-то раздобытого сена и строго прикрикнул:

- Лежи! Отдохнешь малость, тогда и пойдем. Эта «малость» затянулась на много дней и ночей. Я то впадал в беспамятство, опять приходил в себя и без протеста, с непонятным самому себе равнодушием воспринимал заботы и хлопоты боевого друга. Иной раз хотелось сказать ему: «Оставь ты меня одного, уходи, пока сам не свалился». В минуты, когда было особенно тяжело, когда от жара слипались потрескавшиеся, пересохшие губы, а тело сводила судорога, мелькала далекая и тоже равнодушная мысль: «Вот, пожалуй, и все, и наконец мне...». Даже приходя в себя среди глубокой ночи и не слыша рядом дыхания Федора, я без удивления и горечи думал о том, что вот и не выдержал парень, ушел.

Но Федор не уходил, хотя исчезал почти каждую ночь на несколько часов. Измученный, он пробирался в занятую немцами деревню и, затаившись в картофельной ботве какого-нибудь огорода, терпеливо ждал, пока во дворе появится хозяин или хозяйка. Чужие, незнакомые люди, которым ежеминутно грозила расправа за малейшую провинность, откликались на осторожный призыв, доносившийся из ботвы. Подходили к незнакомому им человеку и, выслушав его, приносили кто краюху хлеба, кто кусок сала, а кто чугунок сваренной картошки.

Это были наши, советские люди.

Тем временем линия фронта передвинулась еще дальше, за реку Сож. Мы оказались в глубоком тылу врага. Благодаря заботам Лопачева я наконец поднялся на ноги. Но что делать дальше?

- Идти надо, - упрямо сказал Лопачев.

Я не стал возражать:

Согласен, не торчать же тут до конца войны. Но куда?

На всех, кто мало знал Федора, он производил впечатление излишне сурового, молчаливого человека. Но я-то успел не раз убедиться в том, сколько отваги и подлинного мужества скрывается под этой внешней суровостью. Лопачев не терялся в любой, самой сложной обстановке и уж если решал что-нибудь, так решал окончательно и бесповоротно.

Так было и теперь. Развернув трофейную карту, он с минуту вприщур рассматривал её и наконец ткнул пальцем в зеленый массив, примыкающий к восточному берегу голубой ленты Сожа.

- Сюда, в чечерские леса, между Гомелем и Могилевом. Смотри, какой массивище! Уж где-где, а там партизаны обязательно должны быть.

- Но если и там не найдем их?

- Брось чепуху молоть, - усмехнулся он, - найдем. А нет, так и сами мы с тобой не беспомощные калеки: создадим свой отряд. Помнишь, Рубинов сказал, что теперь надо рассчитывать не на указания из наркомата, а на самих себя.

- Если так, не возражаю. Пошли!

Двигались мы теперь только по ночам, и с проблесками рассвета забирались в первое попавшееся укрытие, чтобы отдохнуть и набраться сил. Но однажды проливной ливень, хлеставший чуть ли не целые сутки, загнал нас в колхозное гумно, стоявшее за околицей села, расположенного на журавическом большаке. Вошли, а там человек пятьдесят красноармейцев во главе с капитаном устраиваются на ночлег.

Познакомились, разговорились. Оказалось, что все эти люди во время отступления отстали от своих частей, капитан собрал их и теперь ведет за линию фронта, к своим.

- Надеетесь прорваться? - сомнением спросил Федор.

- Попробуем, - ответил капитан.

Он пригласил нас присоединиться к его группе. Но мы с Федей отказались, потому что не имели намерения выходить за линию фронта, надеясь встретить партизан. Мы основательно проголодались и решили зайти куда-нибудь попросить поесть.

Дождь все еще продолжался, начинало темнеть, и, чтобы не мокнуть в такую непогодь под затянутым тяжелыми тучами небом, мы через огород пробрались к ближайшему дому. Хозяйка, вдова лет пятидесяти, и ее молодая дочь приветливо встретили поздних гостей, предложили обсушиться, пригласили за стол. Но только мы принялись за ужин, как вдруг за окном, на улице, заревели моторы автомашин.

Хозяйка бросилась к окну:

- Немцы! Если зайдут в избу, один из вас - мой сын, второй - зять. Сидите и продолжайте есть!

Фашистам, как видно, в тот вечер было не до местных жителей, не до остановок. Их тоже подгоняла дождливая ночь. Не менее двух часов двигалась вражеская колонна через село, пока, наконец, рокот моторов не затих в отдалении.

- Спасибо, хозяюшка, за хлеб-соль, - поднялся Федор из-за стола. - Нам пора.

- Куда же вы на ночь-то глядя? Ночуйте.

- Нет-нет, вторично не стоит испытывать судьбу. Мы осторожно покинули гостеприимный дом и направились к стоявшей на отшибе, в ложбине, баньке. После сытной еды и пережитых волнений сон на куче мягкой льняной костры навалился стопудовой тяжестью. Наверное, и грохот пушек не смог бы разбудить нас с Федором в эту ночь. Лишь утром, когда солнечные лучи сквозь крошечное оконце залили баню, сначала Лопачев, а за ним и я открыли глаза.

Прислушались: петухи горланят, где-то далеко лает собака. Приоткрыли дверь: вокруг ни души.

- Заглянем к хозяйке? - предложил Федор.

- Можно.

А хозяйка даже руками всплеснула, увидав нас:

- Живы?

Странные сюрпризы иногда преподносит иногда людям судьба...

Оказывается, едва мы на кануне вечером ушли из этого дома, как в село заявился вражеский конный обоз. Немцы, в поисках поживы, рассыпались по хатам, по хлевам. Добрались и до того гумна за околицей в поисках корма для лошадей. Завязалась перестрелка. Капитан с красноармейцами ушел. В темноте им удалось быстро оторваться от противника.

15

Трудна и опасна партизанская борьба в тылу противника, а подпольная работа под носом у гитлеровцев еще труднее. Не знаешь, кто рядом с тобой живет, с кем делишь кусок хлеба, как будет вести себя твой же товарищ, угодив в лапы фашистских палачей. Достаточно одного провокатора или неустойчивого человека, чтобы провалить целую группу. Поэтому и стала для умных и дальновидных руководителей подполья строжайшая конспирация неприложным, железным законом всей борьбы. Такими дальновидными руководителями были Павел Иванович Дедик, Тихон Кондратьевич Короткий.